Неточные совпадения
Стародум. Фенелона? Автора Телемака? Хорошо. Я не знаю твоей
книжки, однако читай ее, читай. Кто
написал Телемака, тот пером своим нравов развращать не станет. Я боюсь для вас нынешних мудрецов. Мне случилось читать из них все то, что переведено по-русски. Они, правда, искореняют сильно предрассудки, да воротят с корню добродетель. Сядем. (Оба сели.) Мое сердечное желание видеть тебя столько счастливу, сколько
в свете быть возможно.
Нащупав
в кармане револьвер, он вынул его и поправил капсюль; потом сел, вынул из кармана записную
книжку и на заглавном, самом заметном листке
написал крупно несколько строк.
Клим спросил еще стакан чаю, пить ему не хотелось, но он хотел знать, кого дожидается эта дама? Подняв вуаль на лоб, она
писала что-то
в маленькой
книжке, Самгин наблюдал за нею и думал...
— Я ошибся: не про тебя то, что говорил я. Да, Марфенька, ты права: грех хотеть того, чего не дано, желать жить, как живут эти барыни, о которых
в книгах
пишут. Боже тебя сохрани меняться, быть другою! Люби цветы, птиц, занимайся хозяйством, ищи веселого окончания и
в книжках, и
в своей жизни…
Сегодня получил, милый друг Машенька, твой листок от 26-го числа и тотчас с упреком совести бросился справляться] с записной книгой: вышло, что
писал тебе
в последний раз 11 мая — кажется, не может быть, чтоб я так долго молчал с тобой: или ты мне не отвечала на тогдашнее письмо, или я забыл отметить
в своей
книжке.
Мать говорила очень долго и так хорошо, как и
в книжках не
пишут.
«Мадам, ваш родственник, — и он при этом почему-то лукаво посмотрел на меня, — ваш родственник
написал такую превосходную вещь, что до сих пор мы и наши друзья
в восторге от нее; завтрашний день она выйдет
в нашей
книжке, но другая его вещь встречает некоторое затруднение, а потому
напишите вашему родственнику, чтобы он сам скорее приезжал
в Петербург; мы тут лично ничего не можем сделать!» Из этих слов ты поймешь, что сейчас же делать тебе надо: садись
в экипаж и скачи
в Петербург.
—
В таком случае, позвольте вам презентовать сию
книжку! — проговорил Александр Иванович и, подойдя к столу,
написал на
книжке: Павлу Михайловичу Вихрову, от автора, — и затем подал ее Павлу.
— Поступков не было. И становой, сказывают,
писал: поступков, говорит, нет, а ни с кем не знакомится,
книжки читает… так и ожидали, что увезут! Однако ответ от вышнего начальства вышел: дожидаться поступков. Да барин-то сам догадался, что нынче с становым шутка плохая: сел на машину — и айда
в Петербург-с!
— А правда ли, батюшка Иван Онуфрич,
в книжках пишут, будто чай — зелие, змеиным жиром кропленное? — спрашивает хозяин.
Праздношатающийся (
в раздумье). Чего он мне тут нагородил, ничего и не поймешь!.. ба! мысль! (вынимает из кармана записную
книжку и
пишет) мошенничество… обман… взятки… невежество… тупоумие… общее безобразие!.. что выйдет, не знаем, а подадим горячо!
Подхалимов. Пресса все должна знать, ваше сиятельство. (Вынимает записную
книжку и
пишет:"найден
в корзине на крыльце; сравнить: Moise sauve des eaux15. [Моисей, спасенный из воды]) Будем продолжать. Где ваше сиятельство изволили продолжать воспитание?
Много рассказов
написал он во время своих поездок по рекам и озерам. Первое стихотворение
в его
книжке — о рыбной ловле.
Книжка и есть начало его будущего благосостояния, начало и «Московского листка».
По наружности с него художнику рисовать бы Гамбринуса
в молодости, а по чисто русскому купеческому говору — Н.А. Лейкину
писать одного из героев его
книжки «Наши за границей».
Но есть люди, которые верят
в это, занимаются конгрессами мира, читают речи,
пишут книжки, и правительства, разумеется, выражают этому сочувствие, делают вид, что поддерживают это, так же, как они делают вид, что они поддерживают общества трезвости, тогда как большею частью живут пьянством народа; так же, как делают вид, что поддерживают образование, тогда как сила их держится только на невежестве; так же, как делают вид, что поддерживают свободу конституции, тогда как их сила держится только на отсутствии свободы; делают вид, что заботятся об улучшении быта рабочих, тогда как на подавленности рабочего основано их существование; делают вид, что поддерживают христианство, тогда как христианство разрушает всякое правительство.
— О-о! — заметила она, смерив меня ясным толчком взгляда. — Однако ночь чудес затянулась. Нам идти, Ботвель. — Вдруг оживясь, засмеявшись так, что стала совсем другой, она
написала в маленькой записной
книжке несколько слов и подала мне.
— Оно точно, батюшка Митрий Миколаич, — сказал старик с отеческим покровительством, глядя на барина: — точно
в книжке пишут.
Не мастер я эволюции-то эти описывать, да многого и не знаю, а можно бы целую
книжку написать, и очень была бы
в наше время эта
книжка полезна, чтоб от превратных толкований отдохнуть.
— Какая там публика чуткая! Как далеко провинция опередила Москву… Меня особенно поразило:
в дивертисменте меня заставили бисировать до усталости. Прочла мое любимое «Вперед без страха и сомненья». Это вы мне
в книжку написали, храню…
М. И. Свободина
в это время взяла мою записную
книжку, которая лежала на столе передо мной, и что-то стала
писать.
Она
пишет: «Читай!» Ах, я читаю! — с отчаянием
в голосе воскликнула она и, помолчав секунду, тоскливо продолжала: —
В книжках нет того, что нужно сердцу… и я не понимаю многого
в них…
Как только дамы вышли из магазина, Анна Михайлов на
написала к Илье Макаровичу, прося его сегодня же принести ей
книжку журнала,
в котором напечатана последняя повесть Долинского, и ждала его с нетерпением. Илья Макарович через два часа прибежал из своей одиннадцатой линии, немножко расстроенный и надутый, и принес с собою
книжку.
— На первый раз… вот вам! Только смотрите у меня: чур не шуметь! Ведь вы, студенты… тоже народец! А вы лучше вот что сделайте: наймите-ка латинского учителя подешевле, да и за
книжку! Покуда зады-то твердите — ан хмель-то из головы и вышибет! А Губошлепову я
напишу: стыдно, братец! Сам людей
в соблазн ввел, да сам же и бросил… на что похоже!
Чебутыкин(смеется). А я
в самом деле никогда ничего не делал. Как вышел из университета, так не ударил пальцем о палец, даже ни одной
книжки не прочел, а читал только одни газеты… (Вынимает из кармана другую газету.) Вот… Знаю по газетам, что был, положим, Добролюбов, а что он там
писал — не знаю… Бог его знает…
— Так-то… — продолжал он. — Вот вы всё учите, постигаете пучину моря, разбираете слабых да сильных,
книжки пишете и на дуэли вызываете — и все остается на своем месте; а глядите, какой-нибудь слабенький старец святым духом пролепечет одно только слово, или из Аравии прискачет на коне новый Магомет с шашкой, и полетит у вас все вверх тарамашкой, и
в Европе камня на камне не останется.
Вот причина, заставляющая меня
писать: я признаюсь
в ней откровенно, а равно и
в желании, чтобы
книжка моя имела такой же успех, как и прежние мои охотничьи записки.
Не помню я,
в какой-то
книжкеПисали за сто лет назад,
Что пьесу хвалят понаслышке
И понаслышке же бранят;
Но мы желаем знать, какое
Сужденье ваше про нее?
Скажите… только не чужое,
Скажите — что-нибудь свое!
Вот перед вами молодой человек, очень красивый, ловкий, образованный. Он выезжает
в большой свет и имеет там успех; он ездит
в театры, балы и маскарады; он отлично одевается и обедает; читает
книжки и
пишет очень грамотно… Сердце его волнуется только ежедневностью светской жизни, но он имеет понятие и о высших вопросах. Он любит потолковать о страстях...
(7) Во второй
книжке «Собеседника» (стр. 106–117) помещено послание Любослова, содержащее
в себе несколько придирчивую критику на первую
книжку.
В третьей же части (ст. VI, стр. 39–43) помещено письмо от защитника Клировых мыслей,
в котором неизвестный защитник выразился об издателях так, что они сочли нужным заметить, что, может быть, он
писал так, «не зная, кто они» (стр. 45).
Придет, пообедает, полежит, почитает
книжку,
попишет и, видно, чрезвычайно много занимается науками; даже с ней мало вступает
в разговоры, хотя она и старается его обласкать.
— А
книжки. Выдумано. Про крестьян, например… Разве они такие, как
в книжках? Про них все с жалостью
пишут, дурачками их делают… нехорошо! Люди читают, думают — и
в самом деле так, и не могут по-настоящему понять крестьянина… потому что
в книжке-то он больно уж… глуп да плох…
Сконфузив городового, она уехала, а через несколько минут о событии уже знали на базаре, праздное любопытство было возбуждено, и торговцы, один за другим, пошли смотреть на почту. Они останавливались посреди улицы, задрав головы рассматривали уставленные цветами окна квартиры почтмейстера и до того надоели Капендюхииу расспросами о событии, что он рассердился, изругался, вынул записную
книжку и, несколько раз облизав карандаш,
написал в ней...
— А весна
в этом году поздняя, — сказал Матвей, прислушиваясь. — Оно и лучше, я не люблю весны. Весной грязно очень, Сергей Никанорыч.
В книжках пишут: весна, птицы поют, солнце заходит, а что тут приятного? Птица и есть птица и больше ничего. Я люблю хорошее общество, чтоб людей послушать, об леригии поговорить или хором спеть что-нибудь приятное, а эти там соловьи да цветочки — бог с ними!
Они ударили по рукам, и я тут же на листке, вырванном из записной
книжки, наскоро
написал условие, буквы которого расплывались от снега. Фрол тщательно свернул мокрую бумажку и сунул
в голенище. С этой минуты он становился обладателем хорошей лодки, единственного достояния Микеши, которому
в собственность переходила старая тяжелая лодка Фрола.
В глазах старого ямщика светилась радость, тонкие губы складывались
в усмешку. Очевидно, теперь он имел еще больше оснований считать Микешу полоумным…
Все предшествовавшее лето 1902 г. я переписывала его из хрестоматии
в самосшивную
книжку. Зачем
в книжку, раз есть
в хрестоматии? Чтобы всегда носить с собой
в кармане, чтобы с Морем гулять
в Пачёво и на пеньки, чтобы моее было, чтобы я сама
написала.
Я не
пишу в эту
книжку ни слова о том, что делается и что я испытываю дома. Слезы, которыми встречает и провожает меня мать, какое-то тяжелое молчание, сопровождающее мое присутствие за общим столом, предупредительная доброта братьев и сестер — все это тяжело видеть и слышать, а
писать об этом еще тяжелее. Когда подумаешь, что через неделю придется лишиться всего самого дорогого
в мире, слезы подступают под горло…
— Я даю тебе честное слово, что никогда не буду ни с кем об вас говорить, — прервал его Алеша. — Я теперь вспомнил, что читал
в одной
книжке о гномах, которые живут под землею.
Пишут, что
в некотором городе очень разбогател один сапожник
в самое короткое время, так что никто не понимал, откуда взялось его богатство. Наконец, как-то узнали, что он шил сапоги и башмаки на гномов, плативших ему за то очень дорого.
Г. Плещеев
написал довольно много: перед нами лежат два томика,
в них восемь повестей; да тут еще нет «Папироски» и «Дружеских советов», напечатанных им
в 1848 и 1849 гг., да нет «Пашинцева» («Русский вестник», 1859 г., № 21–23), «Двух карьер» («Современник», 1859 г., № 12) и «Призвания» («Светоч», 1860 г., № 1–2), — трех больших повестей, напечатанных им уже после издания его
книжек.
Барон вынул из записной
книжки оловянный карандашик и
написал: «Получено от девочки
в тюльпане 13-го июня». Сложив это письмо вдвое, он спрятал его
в карман записной
книжки.
Войницкий. А профессора, к сожалению, еще не съела моль. По-прежнему от утра до глубокой ночи сидит у себя
в кабинете и
пишет. «Напрягши ум, наморщивши чело, всё оды
пишем,
пишем, и ни себе, ни им похвал нигде не слышим». Бедная бумага! Сонечка по-прежнему читает умные
книжки и
пишет очень умный дневник.
Петров переделал, поставил
в книжку за поправку по шесть копеек, — хозяин вычеркнул и
написал: «Я не виноват»…
— Нет, голубчик, не дурачусь. Должно быть, это… как нынче
в умных
книжках пишут… атавизм… папенька держался горечи, даром что был тонкий барин и
в Париже умер. Выпьем… а?.. Это даже нехорошо: смотреть, как я осушаю бутылку, а самому только констатировать факт.
— Ведь вот, господа, — он оторвал ветку от молодой сосенки, стоявшей около него, — для вас и для меня лес — известно что такое. Я вот сбираюсь даже удивить матушку-Россию своими делами по сохранению лесов; а ничего-то я не знаю. Да и профессора иного, который
книжки специальные
писал, приведи сюда — он наговорит много, но все это будет одна
книжка; а у Антона Пантелеича каждое слово
в глубь прозябания идет.
Может показаться даже маловероятным, что я,
написав несколько глав первой части, повез их к редактору"Библиотеки", предлагая ему роман к январской
книжке 1862 года и не скрывая того, что
в первый год могут быть готовы только две части.
Он умер еще совсем не старым человеком (сорока лет с чем-то), но смотрел старше, с утомленным лицом. Он и дома прикрывал ноги пледом,"полулежа"
в своем обширном кабинете, где читал почти исключительно английские
книжки, о которых
писал этюды для Каткова, тогдашнего Каткова, либерала и англомана.
В один из зимних вечеров Владимир Семеныч сидел у себя за столом и
писал для газеты критический фельетон, возле сидела Вера Семеновна и по обыкновению глядела на его пишущую руку. Критик
писал быстро, без помарок и остановок. Перо поскрипывало и взвизгивало. На столе около пишущей руки лежала раскрытая, только что обрезанная
книжка толстого журнала.
Зиночка
писала стихи. Отец любовно издал сборничек ее стихов на прекрасной бумаге, —
в нескольких десятках экземпляров. К тысячелетию Кирилла и Мефодия Славянское благотворительное общество объявило конкурс на популярную брошюру с описанием их деятельности. Зиночка получила вторую премию, и
книжка ее была издана. Отец объяснял, что первая премия потому не досталась Зиночке, что ее заранее было решено присудить одному лицу, имеющему большие связи среди членов жюри.
Осенью 1889 года я послал
в «Неделю» рассказ под заглавием «Порыв». Очень скоро от редактора П. А. Гайдебурова получил письмо, что рассказ принят и пойдет
в ближайшей «
Книжке недели». «Рассказ очень хорошо написан, —
писал редактор, — но ему вредит неясность основного мотива», Читал и перечитывал письмо без конца. Была большая радость: первый мой значительного размера рассказ пойдет
в ежемесячном журнале.
Над пониманием марксизма «Новым временем» можно было только хохотать. Такое же понимание Михайловского вызывало негодование. А понимание было такое же. Только то, что удостаивалось похвал нововременца, конечно, ставилось
в позор марксизму Михайловским. Он
писал по поводу
книжки Струве...
Ссылаясь на другой мой рассказ, «Товарищи», помещенный
в той же моей
книжке, Михайловский
писал...